':Я мечтаю вернуться с войны,
На которой родился и рос:'
:Хриплый голос Талькова рвет сетку динамиков. Трасса уносится куда-то под ноги, мелькая придорожными ограждениями. Уютно развалившись на заднем сидении летящего по трассе 'Митсубиши', вытянув гудящие ноги в пыльных ботинках, я возвращаюсь с войны:

:Стылый туман рваными клочьями выползает из-за верхушки горы, затягивая армейский блокпост, ползёт вниз по склону, протягивая к нам свои мохнатые белые лапы. Холодает. Слепляющая глаза липкая дрёма уступает место противной дрожи. Кутаюсь в то, что захватил с собой, чертыхаясь втихомолку, что не догадался подстегнуть меховушку. Вот тебе и 'жаркий климат': С такой 'жарой' и задубеть недолго.
-Ми! - негромкий голос Лося отрывает меня от мысленного ворчания - Где там у тебя чаёк был?
Да, точно, чайку глотнуть не мешает. Пусть даже такого же стылого, как этот противный туман, но всё равно приятно. Протягиваю руку за флягой в 'спинной' карман разгрузки и натыкаюсь на свободно висящий брезент. Посеял, что ли: Чёрт побери, забыли.: На прошлой позиции забыли. Мы там так хорошо расположились, удобно, каменный дувал как природой был предназначен для того, чтобы за ним уютно разместилась наша 'тройка'. Вот только свет армейских прожекторов, бьющий в спину, высвечивал наши головы над бруствером как зайчиков на новогоднем карнавале. Пришлось уходить. Там флягу и посеяли. Теперь за ней переться придётся. Приглушённым шёпотом сообщаю эту нерадостную новость Лосю. В темноте слышу негромкое покряхтывание, вперемешку с матерным шепотком, потом следует предложение, от которого трудно отказаться - Ну пошли, что ли, сходим!
-Особо долго там не шарахайтесь, нечего по подсветке скакать - нашёптывает Алекс. Вид у Алекса ещё тот.: Из обёрнутого вокруг полусидящего тела детского одеяла с солнцем, луной и звёздами, наружу высовывается только ствол М-16-той и коротко стриженая голова с перетянутым шнурком хвостиком на затылке. Клятвенно заверяем Алекса - третьего из нашей 'тройки', что лётом туда и обратно, хотя прекрасно понимаем, что 'лётом' по этим камням проскочить не удастся. Выползаем из-за укрытия большого камня в ночную тьму, кряхтя и с трудом расправляя застывшие от лежания на сырой земле кости. Идём осторожно, стволы в сторону лощинки. Это даже не ходьба, это процесс. Нога отрывается от земли, ставится на близлежащий камень, причём не сразу, а сначала будто пробуя, не покатится ли он, потом вес переносится на эту ногу, затем другая нога аккуратно вытаскивается из зарослей колючки. Следующий шаг: ещё один: Стараемся ступать нога в ногу, след в след, идти рядом друг с другом. Здесь недолго в считанный миг рухнуть в какой-нибудь шурф - природный колодец, несколько метров глубиной, жерло которого невозможно в этой полутьме отличить от обычных зарослей колючей травы. Глаза бегают из стороны в сторону, мечась от пристального взгляда под ноги к внимательному взгляду в лощину. Медленно, но верно подходим к покинутому нами дувалу.
-Ми, ты давай, ищи, а я тут: погляжу: - Лось застывает на краю покинутой позиции, внимательно разглядывая лощинку в прицел. Спускаюсь вниз, начинаю в темноте шарить руками по всем подозрительным тёмным пятнам на земле. Как назло, под руки попадаются только колючие кустики.
-Долго ты там? А то светимся: - торопит Лось. Да ищу я, ищу: рука натыкается на влажный от росы пластиковый бок фляжки. Нашёл. Теперь двигаем в обратную дорогу. Медленно выходим на открытый склон горы, вдруг краем глаза замечаем мелькнувшую внизу, в лощинке, вспышку фонарика. Дальше включается автоматика. Оба, словно по команде, приседаем на правое колено, одновременно вскидывая к глазам прицелы винтовок, большими пальцами правых рук срывая вниз флажки предохранителей. Ждём. Ещё ждём. Тишина. Показалось что ли? Но чтоб двоим сразу.: В голове стучит мысль - Алекс там один. Нужно срочно туда, к нему, под надёжную защиту наваленных один на другой сырых белых камней. Для профилактики ждём ещё. Тишина. Надо двигаться. Ну, кто первый:.
-Лось - шепчу я - давай потихоньку вон до тех камешков - показываю на белеющие вдалеке глыбы - а я тут присмотрю, пока пробираться будешь. Свистнешь мне, хорошо?
Лось смеётся. Какой тут 'свистнешь'. Ветер так и свистит в ушах, тут хоть весь обсвистись, всё без толку. Ладно тебе смеяться, по связи позовёшь:
Наконец-то добираемся к своему укрытию. А не перекусить ли нам братцы.: Из целлофанового пакета на свет божий появляется полу раскрошившиеся ломтики хлеба и банка паштета. Размазывая финарём паштет, с тоской вспоминаю о прошедшем ужине:
:На ужин поселенцы разобрали нас к себе, по домам, по семьям.
Вообще, среди поселенцев сложилась интересная ситуация. Между ними о нас ходит слава 'русских наёмников с Карабаха и Чечни', добровольно приехавших защищать их во славу сионистских убеждений. Каждый считает своим долгом приветственно помахать нам рукой, вежливо поздороваться, улыбнуться: отношение настолько доброжелательно-приветственное, что в само поселение мы въезжали, как освободители, защитники, как шутили, чуть ли не 'с цветами и бабами на броне'. И вот теперь, ужин. Причём не простой, а особый, шабатный. Честно говоря, сидели за столом как цуцики. Неудобно, у них обряд какой-то, молитва, а мы сидим как истуканы, а что делать - не знаем. И так неудобно было своим незнанием вносить диссонанс в порядок проведения шабатного седера, что потом, когда все начали кушать (а покушать там было что), то даже как-то кусок в глотку не лез. Стеснялись ужасно. Чёрт побери, сейчас бы хоть кусочек того, что на столе было:
Туман густеет. Ярко окошко прибора ночного видения сначала упорно борется с бледно-зелёной дымкой на экране, потом, словно понимая бесполезность данных попыток, сдаётся, затягивается пеленой. Алекс словно слился с оптикой, пытается разглядеть хоть что-то в лощинке, затем огорчённо плюётся. Белесая вата заполняет лощину, выбивается через края, затягивает огни чужой деревни на 'той стороне'. Этого то нам ещё не хватало. Весь смысл нашего сидения здесь, в этой самой лощинке, по которой незамеченными спокойно можно пробраться мимо обзора всех армейских постов к 'нашему' поселению. В принципе, село это спокойное, более-менее лояльное. Но вот по разведданным известно, что в последнее время зачастили сюда 'братишки' из Хамаса. А значит, скоро по лощинке пойдёт опоясанный 'поясом шахида' с взрывчаткой, молодой паренёк, ребёнок, чёрт бы его побрал, наслушавшийся проповедей и мечтающий о сорока девственницах, ждущих его, как погибшего за веру, в раю. Долбаное средневековье:.

Чёрт возьми, ничего не видно.: Нет, надо что-то делать. Осторожно ступая на камень, телом разрезая манную кашу тумана, выдвигаемся вперёд, поближе. Идём осторожно, без шума, пусть даже и любой звук тонет в этой молочной мгле. По дороге мысленно кляну своё 'весло' - пресловутую М-16. Ну, уж больно она длинная, неудобная, да и прицельная планка подствольника больно врезается в бок. Калаш бы сюда, старый добрый привычный Калаш. Что поделаешь, судьба распорядилась так, что Калаши теперь на 'той стороне'. Подбираемся поближе к деревеньке, устраиваемся за первым попавшимся каменным дувалом. Только устраиваемся поудобней, как вдруг чей-то дикий вопль вдавливает нас в землю. Ишак, видать приснилось ему что-то. Чёрт побери, создал же Господь такое, ни вида, ни голоса:. Ну что ж, будем дежурить здесь. В нескольких десятках метров тускло просвечивают через белесую завесу редкие горящие в этот поздний час окошки.
Несколько часов сидения на сырой земле. Каплями росы усыпан ствол винтовки, одежда сыростью холодит тело. Скорей бы рассвет: и курить уж больно хочется:
Опять шорох. Вздрагиваем, всматриваемся в туман. Тишина, вроде, :а нет, опять что-то шуршит. Неужели 'гости'? Лось облегчённо хмыкает - 'Мужики, ветчина к нам сама в руки прёт!' Мимо нашего дувала медленно, важно, шурша боками по камням, шествует кабанье семейство. Вот жизнь-то у них, везёт им, не то, что их российским собратьям. Тут их ни арабы не едят, ни евреи не едят, :гуляй - сколько хочешь! Не то, что в России - стоит только пятачок на полянку ему высунуть, как тут же хлобыстнут братья-охотники: и на костерок:. Вежливо затихаем, стараясь не привлечь внимание здорового, волосатого, клыкастого создания. Иди с богом:
Ну, вот и светает. Занимающийся рассвет пожирает манную кашу тумана. Лощинка на глазах лысеет, теряя белоснежно-молочную шевелюру. Ну что ж, задачу мы выполнили. Надо уходить, уж больно мы близко. Обратная дорога на блокпост, прыжки с камня на камень. Бросив взгляд на нагромождения выгоревших белых камней, диву даёшься - как ночью в густом тумане мы вообще умудрились пробраться сюда. Хорошо хоть, что ночь прошла спокойно. Пора собираться, топать в казарму, отдохнуть, перекусить, сдать стволы - и домой. А там - отмыться от пыли и песка, упасть на кровать и отдыхать, попытаться выспаться за короткий остаток выходного дня. А ведь завтра на работу:

':Я мечтаю вернуться с войны,
На которой родился и рос:'
:Под хриплый голос Талькова, уютно развалившись на заднем сидении летящего по трассе 'Митсубиши', вытянув гудящие ноги в пыльных ботинках, я возвращаюсь с войны. Липкая дрёма закрывает глаза, я погружаюсь в объятия сна. Я сплю. И сквозь мягкую перину сна, словно читая мои мысли, Тальков поёт мне:
-':И не видно конца и края этой войне:'
Усталость берёт своё, глаза закрываются, мысли улетают. И я возвращаюсь домой. Возвращаюсь домой с войны. С войны, на которую мне ещё предстоит вернуться:

Суонг